“Да не посрамим себя мы…”

Масада вознеслась высоко в небо, предвосхитив свою духовную судьбу. Она, подобно недосягаемой вершине, зовёт померяться силой и смотрит на нас, стоящих у её подножья, со своей гордой высоты. Когда здесь прозвучали слова Эльазара бен Яира, никто не думал о посмертном величии. Масада горела, Рим, после трёх лет осады, одержал победу, судьба повстанцев была решена: смерть или рабство. Они собрались в синагоге, и здесь Эльазар бен Яир обратился к ним со своим последним словом: “Уже давно, храбрые мужи, мы приняли решение не подчиняться ни римлянам, ни кому-либо другому, кроме только Бога, ибо Он один истинный и справедливый царь над людьми. Да не посрамим себя мы,… не предадим же себя добровольно рабству и мучениям, которые нас ожидают, если мы сдадимся. Ибо мы первыми восстали против них и воюем последними… Пусть наши жёны умрут неопозоренными, а наши дети -неизведавшими рабства…”

Защитники Масады погибли, но они показали Риму, что дух евреев не сломлен. И потому Масада пережила века.

Каменные скамьи в синагоге поднимаются от пола к стене, ряд к ряду, как в амфитеатре, и если стать на последнюю, то окажешься выше уровня стены, оставшейся после разрушения, и увидишь Мёртвое море, холмы, разбежавшиеся по побережью, горы Иордании и всю дорогу окрест. В Иудейской пустыне, прорезанной каньёнами, с вздымающимися горами, похожими на необузданных коней, пещерами, врезанными в ложе земли, ущельями -всё напоминает о непокорном духе еврейских повстанцев. Сначала зелоты в Масаде, потом спустя чуть более шестидесяти лет Бар-Кохба. И Бейтар, оплот Бар-Кохбы, тоже вознёсся на высокий и крутой холм. Земля Иудеи, с её неукротимым нравом, сама звала к сопротивлению. И повстанцы строили крепости, возводили стены, прорывали подземные ходы. До сих пор хранит земля Бейтара башни и бастионы, воздвигнутые на развалинах времен Ирода. Десятки гонцов спешили по подземным ходам, готовя сопротивление Риму. Земля словно вступила с ними в союз: хранила тайны и прятала повстанцев.

Император Адриан был уверен: против Рима никто не поднимет голову. Рим не привык к сопротивлению. Покорённый народ смирится с любым декретом.Он посягнул на самое святое : ввёл смертную казнь за совершение обрезания, на месте Иерусалима построил языческий город Илию Капитолину, назвав именем Юпитера Католийского, капище которому воздвиг на Храмовой горе. Ответом было восстание, переросшее во вторую Иудейскую войну.Оно длилось около трёх с половиной лет. Греческий историк Дион Кассий свидетельствует, что восстание “охватило всю Иудею,” Голаны, Галилею. Его поддержали “евреи всего мира” и даже неевреи. “Казалось, что весь мир пришёл в неистовство.” Как видно, мир никогда не был к нам равнодушен. Но тогда он следил за маленькой Иудеей и желал ей победы, ненавидя Рим. Повстанцы захватили Иерусалим. И на некоторых отчеканенных монетах осталась надпись: “(такой-то год) от освобождения Иерусалима”. Нет, Рим не смел проиграть войну Иудее. Это угрожало всей империи. Римские легионеры прибыли из Египта, далёкой Британии, из Сирии был отозван флот.

Самоуверенный император, докладывая сенату о победе, избежал традиционной формулы: “Я и моя армия здравствуем”. Слишком велики были потери: победа далась Риму тяжёлой ценой. Иудея была повержена. Казалось, навсегда. Бейтар пал после тяжёлых боёв. Расправа с повстанцами была жестокой. Кровь потоками лилась через пороги домов. Император Адриан запретил хоронить защитников Бейтара. По преданию, он сложил из мёртвых тел изгородь для своего виноградника, которая тянулась от Тверии до Ципори, и тлен не коснулся их. Только через восемь лет новый император разрешил предать земле останки воинов Бар Кохбы. Победа над защитниками крепости была особой гордостью римских легионов. И на скале, вблизи древнего источника, сохранилась полустёртая надпись на латыни: победители, три легиона, оставляли вечности свои имена…

Бывая в этих местах, я испытываю то же волнение,что и в первый раз. Всё в образе наших предков дышало стремлением к свободе, желанием победить.   В талмудической и мидрашистской литературе имя Бар-Кохбы окутано легендами. Бар-Кохба – “сын звезды” в переводе с арамейского. “Взошла звезда от Яакова, и вознёсся скипетр от Израиля. “Эти слова, прозвучавшие некогда в устах пророка Бильама, врага евреев, предсказали победу царя Давида над Моавом, теперь же они звучали вновь, возрождая веру народа в приход избавителя. Археологические раскопки, письма за подписью Бар-Кохбы, указы, которые он отдавал, победы, которые одерживал, создают образ воина и вождя, сильного, властного, неколебимого в своих решениях. Раби Акива, величайший из мудрецов Торы, поддержал его восстание и впоследствии был казнён по приговору императора Адриана. Когда восстание было проиграно, прозвучало оскорбительное: “Бар-Козива”. В переводе с того же арамейского- “сын лжи”. Бар-Кохбе не прощали поражения. Герой или лжец?

Восстание, во главе которого он стоял, было проиграно, Рим стёр с лица земли сотни поселений, более полумиллиона евреев погибло. Нужно ли было поднимать восстание, когда Рим по силе своей во много раз превосходил маленькую Иудею, разве на милость великого Рима не сдались без сражений другие могущественные народы? Не благоразумнее ли было принять власть Рима и подчиниться ей?

 Благоразумие… К нему призывала правящая верхушка. Её слова убаюкивали, как колыбельная матери, расслабляли дух и заставляли забыть об опасности. Не физической, нет. Опасности духовного нивелирования. Накануне Иудейской войны царь Агриппа обратился к иудеям с речью: “Прекрасно, друзья мои, прекрасно, пока судно находится в гавани, предвидеть надвигающуюся непогоду и не плыть в самое сердце бури навстречу верной гибели. Ведь тот, над кем несчастье раздражается как гром с ясного неба, по крайней мере, заслуживает сожаления, но ничего, кроме порицания, не достоин тот, кто с открытыми глазами устремляется навстречу гибели. Наконец, пусть не думает никто, что… одержавшие победу римляне поведут себя с умеренностью, а не предадут огню ваш священный город и не истребят весь ваш род…”

Но римское ярмо несло собой оскорбление иудейской религии, ибо народ, единственным повелителем которого был Бог, не мог принять над собой власть языческой державы. Не благоразумному Агриппе, ставленнику Рима, суждено было оставить своё имя в истории, а Бар-Кохбе, выступившему против сильнейшей империи во имя свободы своего народа.

Отголоски того восстания докатились и до наших дней. Помню торжественное захоронение останков воинов Бар-Кохбы, найденных во время археологических раскопок на месте крепости Бейтар. Но на моей памяти и суд над Бар- Кохбой. Этот суд – спектакль транслировался по телевидению, был хорошо продуман и подготовлен. Звучал всё тот же вопрос: “Неблагоразумней ли было смириться, подчинившись диктату Рима?” Прокурор – высокая крашеная блондинка в чёрном платье с боковыми разрезами – выносила приговор несгибаемым голосом: “Виновен!”

 Было это до заключения Норвежских соглашений, но они уже стояли на пороге, мы уже подбирались к ним. Кто-то за нашими спинами готовил почву, взрыхлял её для того, чтобы бросить отравленные ядом семена. Из тех семян вызрело Осло. Словно ненароком, был вынесен приговор Масаде: “А нужно ли было так трагично уходить из жизни, не лучше ли было сдаться на милость победителей?” Гордые свободолюбивые сабры ниспровергали своих героев. И боевой генерал, глава правительства, Ицхак Рабин больше не скрывал своего отношения к Масаде и Гамле, павшей, подобно Масаде, и оставшейся примером стойкости и героизма. Нет, он не любил эти крепости и не считал благоразумным сопротивление горстки повстанцев армии великого Рима. Да и что, кроме несчастья, принесли своему народу Бар-Кохба и раби Акива? Бар-Кохба снова стоял перед судом истории. Первый приговор ему вынес Рим, второй наши современники.

Но не люди, облачённые властью, а именно она, история, нечто без плоти и крови, решала: истинный или ложный свет излучало имя, суждено ли ему пережить века, или оно потускнеет от первого прикосновения времени.

Я ехала к Мёртвому морю после начала интифады, и любимая дорога по Иудейской пустыне вызывала совсем иные чувства.

Один из моих коллег, журналист, которому часто приходилось бывать здесь, назвал эту дорогу “дорогой смерти”. Камни, простые, неотёсанные камни, плоть от плоти земли, как и сами люди, которых теперь убивали на этих дорогах, были первыми памятниками погибшим. Они свидетельствовали о пролитой на этом месте еврейской крови. Такие камни стояли рядом с Офрой, Бейт Элем, Михмашем…Но это было только начало. И трудно было представить, сколько ещё имён добавится к первым павшим на этой и других таких же дорогах.

В Иудейской пустыне, с её величественным духовным прошлым, контраст был особенно ощутим. Казалось, Масада со своей высоты взирает на нас, будто спрашивает: “Вы ли это те самые потомки, которые должны были произрасти на этой земле? Вам ли мы завещали наш гордый еврейский дух и эту землю в наследие?”

Несколько отпускных дней на Мёртвом море не принесли душе облегчение. И даже само море в окружении гор, яркая его голубизна, праздничный свет солнца не уводили тебя от реальности. За окном, на бассейне, гремела музыка. Ритмичная, полная жизни и красок, она врывалась в твои мысли, но не отвлекала от них. У песни были совсем простые слова: “Ма ше роим ми шам, ло роим ми кан” – “То, что видим оттуда, не видим отсюда”. Конечно, всё зависит от точки отсчёта.Стоишь ли ты на духовной высоте Масады или находишься на уровне той самой дамы в чёрном, что выносила приговор Бар-Кохбе. Масада, открывая всё величие нашего прошлого, возвышала дух, дама в чёрном, выносившая приговор Бар-Кохбе, низводила его до праха земного.

Вспоминаю свою встречу с поселением Ицхар. Убийство двух молодых людей Харэля Бин Нуна и Шломо Либмана неожиданно вынесло его на страницы газет. Эти парни погибли ночью, охраняя поселение.До этого оно жило вдали от любопытных репортёров, отвоёвывая для себя, своих детей и этой страны кусок земли. Разве не так же заселяли эту землю первые поселенцы, разве по-иному возникали на ней города, кибуцы, мошавы?

 Мы поднялись на самую высокую точку в поселении – более восьмисот метров над уровнем моря. Гора возносила тебя над всей округой. Казалось, ты ощущаешь напряжённость пространства. Каково здесь человеку оставаться один на один с этой захватывающеё дух высотой? Небом. Землёй. Горами… Вот такое же ощущение было у меня на Масаде, когда со стен разрушенной синагоги оглядывала местность. Мир виделся по-новому. Менялся взгляд на духовное и материальное, ты понимал, что те, кто был там, не могли быть рабами, не могли сдаться в плен. Они познали иную высоту, духовную. Но стоя на вершине горы, ты осознавал и значение высоты в её прямом, материальном, смысле: высоты, дающей преимущество над врагом -когда ты, а не он над тобой. Поселение Ицхар, расположившееся на одной из гор Шомрона, жило в окружении арабов. И если оно не удержит свою высоту, наш народ не удержит и другие высоты. Может быть, теперь, после разрушения Гуш Катифа и отдачи его врагу, мы поняли эту простую истину, или её ещё придётся доказывать в тяжёлых идеологических схватках?…

Путь к вершине лежит через потери. И потому у подножья горы остаются могилы… Мы видели два не осевших холмика на тогда ещё совсем молодом кладбище…

“Израиль, краса твоя пала убитой! Как пали герои!” – этими словами оплакивал царь Давид погибших в борьбе за эту землю.Нет, никто из поселенцев не считал себя героем. Они просто жили на своей земле и на ней же погибали. Под двойным огнём: арабских террористов и своих соотечественников, ведомых идеологической ненавистью. Свои не убивали, но всегда стояли на стороне врага, обвиняя поселенцев в захвате “чужой” земли. Я часто вспоминаю слова Иеуды Бар Илая, мудреца и законоучителя, жившего во втором веке: “Народ этот уподоблен пыли и звёздам. Когда он опускается, то опускается до праха земного, когда восходит, то восходит до звёзд”. Всё те же черты остались в нас, хотя пролегли тысячелетия, всё тот же контраст между нами. И всё зависит от путеводной. Одних она поднимает к звёздам, других опускает до праха и пыли…

Проезжая небольшой скверик между иерусалимской улицей Аза и Кинг Джорж, я часто вижу женщин в чёрном, представляющих одно из леворадикальных движений. К ним редко кто приближается, чаще обходят стороной, но они продолжают стоять на каменном постаменте, как на сцене. Их отличительный цвет чёрный: чёрные платья, чёрные транспаранты и иногда даже чёрные шары. Они ищут справедливости и требуют поделить Иерусалим и страну Израиль между двумя народами. Их лозунг “Дай лэ кибуш!”- “Прекратить захват!” Он адресован нам, евреям.

 Жаботинский написал ещё в 1932 году: их “ненависть к Мордехаю перерастает в любовь к Аману”, подчеркнув, что они изменили своей собственной еврейской сути. И когда ты видишь эту концентрированную чёрную краску, рождается ощущение, что все цвета вокруг померкли: исчезли зелёные пальмы и весёлые ёлочки по сторонам маленького и уютного скверика. Чёрный цвет, как облако саранчи, как тьма в египетских казнях, съел всё вокруг.

 Их немного, их всегда меньше, чем тех, кого ведёт любовь к своей земле и народу, но они обладают тяжёлой разрушительной силой. Им чуждо созидание, им чуждо понятие святости этой земли. И тень разрушения расползалась незаметно, исподволь, и тогда мы,словно во время затмения, потеряли чувство реальности. Они, это меньшинство, повели нас за собой. Крики “Четырёх матерей” были такими громкими, что мы бежали из Южного Ливана, оставив незащищённой нашу северную границу, бросив оборудование, не взорвав бункеры, дав врагу время и возможность вооружиться, чтобы потом убивать нас… Они, это меньшинство, ненавидели поселенцев, и, требуя отдачу нашей земли арабам, предложили компенсацию, словно повторяя антисемитский навет: еврей за деньги продаст и свой дом. И вот наступил час их торжества: разрушив всё, что с таким трудом построили и защитили, вырыв из земли своих мёртвых, мы вновь бежали, оставив на поругание синагоги, и передав Гуш Катиф террористическим бандам.

Война ещё не была объявлена, но она шла уже давно. Когда обстреливали Гило, мы пели торжественную песню мира “Тну лэ шемеш лаалот”- “Дайте солнцу взойти”. Когда взрывались автобусы, мы продолжали петь песни о мире, когда ракеты падали на Сдерот, мы продолжали отступать и уступать… Нашей путеводной стала ложь, и она тянула нас всё ниже и ниже.

 “Арик, выйди из своей канцелярии и начни борьбу с врагом,”- с гневом и болью кричали люди, провожая в последний путь погибших.-“Мы идём как овцы на заклание”.

В первые годы еврейского государства этот упрёк бросали евреям Катастрофы: безоружных, беззащитных перед лицом врага, людей обвиняли в бездействии. Не случайно эта ассоциация вернулась к нам спустя более полувека: евреи вновь почувствовали себя беззащитными. И вновь, как и во времена Катастрофы, зазвучали слова об освящении Имени Всевышнего.

“Погибать беззащитными в собственном государстве, без борьбы, без сопротивления- это осквернение Имени Всевышнего”, – Мирьям Лапид, потерявшая от рук террористов мужа и девятнадцатилетнего сына, с гневом отвергла ложь, призванную погасить протест, породить безволие духа и равнодушие.

Стыдно погибать на своей земле беззащитным. Стыдно погибать подстреленным врагом в своём собственном доме. Стыдно просить врага о перемирии и пощаде. Стыдно возводить стены, возвращая память о гетто. Свята смерть с оружием в руках, смерть не унижающая тебя, а возвышающая твою борьбу… Еврейский принцип: Убей того, кто пришёл убить тебя! В Войну за Независимость каждый, кто держал оружие, знал: проиграть бой -значит погибнуть.Тогда, как и во времена Бар -Кохбы у евреев не было другого выхода. С тех пор ничего не изменилось, только на смену жестокой правде пришла сладкая ложь о мире. Ложь, подобно ржавчине, разъедала сионистскую идеологию. Теперь Земля Израиля стала недвижимостью и подобно тому, как торгуют недвижимостью, с торгов пустили Землю Обетованную. Бегство и отдача Святой Земли врагу объяснялось стремлением к миру и невозможностью достичь его без уступок.Противостояние врагу больше не было героизмом, и Бар-Кохба из героя стал обвиняемым. Мы изменили своему духовному наследию, и эта измена повлекла за собой всё остальное…

Мы проявляли “благоразумие”. Не защищались, но бежали. Семена, отравленные ядом лжи, давали всходы. Можно предъявить Бар-Кохбе и раби Акиве, проигравшим войну с Римом, счёт в неблагоразумии: стоило ли сопротивляться, когда силы были неравны? Но не это ли “неблагоразумие” сохранило наш народ с его особой духовной предначертанностью? Они знали: только источник духовного света изгоняет тьму. И в самые тяжкие моменты нашей истории ценою жизни отстаивали этот свет. За истёкшие почти два тысячелетия их имена не изгладились из нашей памяти. А время самый надёжный судья. Оценки его жёстки и беспощадны, и приговор свой оно выносит по-справедливости.