Не посягай

Не посягай!

 

Искусство воспитания (5)

 

15

 

Воспитывать – значит учить жить, а жить – значит какими-то средствами добиваться каких-то целей. В жизни все – цели и средства, больше ничего нет. Даже любовь не что иное, как перенос своих целей на другого человека. Все, что я желаю себе, я пылко желаю другому или другим больше, чем себе, – вот что такое любовь.

Цели у всех людей относительно одинаковые, все мы в той или иной степени хотим свободы, благополучия, счастья и здоровья – стремимся если не к блаженству, то к благу.

Но средства для достижения целей бесконечно разнообразны, и все они строго и бесспорно разделяются вопросом "за чей счет?".

О целях, как и о вкусах, можно спорить, о средствах спорить нечего. За чей счет добивается человек своих целей – за свой или за чужой? Здесь граница между нравственностью и безнравственностью. И как ты хочешь добиться своих целей – вместе со всеми или один?

Все моральные заповеди, все законы, все правила поведения культурного человека сводятся, по сути, к одному: добивайся своих целей, но за свой счет, а не за счет другого. Какими бы значительными ни казались тебе твои цели, не посягай ради них на другого человека, на его жизнь, на его труд, на его покой, на его права, на его личность, на его достоинство, на его интересы, на его вкусы, на его взгляды, на его настроение, на его планы, на его время, на его отдых, на его счастье – не посягай! Не утруждай его, не используй, добивайся своих целей за свой счет, и только за свой – за счет своего труда, своего опыта, своих знаний, своих страданий, своих сил, своего времени, своего имущества, своих способностей, своего мастерства, своего здоровья, а может быть, и своей жизни.

Но и на себя не посягай! На жизнь свою и свое здоровье посягай лишь ради таких целей, которые стоят жизни и здоровья.

Все, в чем нет посягательства на человека, – нравственно. Я не сумел придумать цели, которая была бы безнравственна сама по себе. Хочешь стать владыкой мира? Пожалуйста! Я первый признаю такого владыку, если он добился владычества, не посягнув ни на одного человека. Скорее всего это будет человек из тех, кого называют "властителями умов" или "совестью мира". Что плохого?

Но самый корень нравственности, "самое-самое", как говорят дети, "самое-самое-самое" заключается в следующем: когда человек видит, что он не в состоянии добиться своей цели без того, чтобы посягнуть или излишне затруднить кого-то, то что же он делает?

Он отказывается от своей цели. Цель, связанная с посягательством на человека, для нравственного существа недостижима. Закрыта. Нет ее.

У Раскольникова была замечательная цель, он хотел доказать, что человек – это человек, а не тварь дрожащая. Но средства, средства! Средства его погубили – он выбрал безнравственное средство, переступил порог нравственности; а так как он по сути своей был высоконравственный человек, оттого он и страдал, оттого и пришел к мысли о раскаянии, о необходимости искупить вину, пострадать; и когда он пострадал, то есть стал добиваться новых своих целей (покой души) за свой счет, за счет своего страдания, он, собственно, и доказал, что человек – это человек, а не тварь дрожащая. Потому-то Достоевского так и чтят во всем мире, что он поднимается до великих высот нравственности: его герой готов отдать мировую гармонию, то есть счастье миллионов людей, за единую слезу ребенка. Он показывает, что нет мыслимой цели на земле, которая могла бы оправдать малейшее посягательство на малейшего из людей.

Давно известное этическое правило (его выдвинул Кант): человек всегда цель, человек не может быть средством. Не посягай на человека для достижения своих целей, отказывайся от них, если они связаны с посягательством.

16

 

У читателя, конечно, возникла уйма возражений. А как же, спросят, на войне, где полководец посылает на смерть тысячи людей? Но ведь в справедливой войне у полководца и солдата одна цель: солдат стремится к победе точно так же, как и полководец. А в несправедливой войне солдаты – пушечное мясо, они воюют за чуждые им цели, их кто-то использует в своих целях. Несправедливая, захватническая война безнравственна до последней степени.

Но что делать, спросят, если посягают на тебя, и притом со всех сторон?

Когда разнимаешь дерущихся мальчишек, то один из них бормочет:

– А чего он? Он первый!

– Я первый? Это ты, ты первый полез! – возмущается другой.

Со словами "он первый" дерутся мальчишки, взрослые, народы и государства.

"Что делать, если на тебя посягают?" – это неправильный вопрос, в общем виде ответа нет. Бесполезно даже и пытаться вырабатывать правила, что же делать в каждом случае, и не потому, что этих случаев бесчисленное количество, а потому, что в правилах такого рода кроется недоверие к человеку. Нравственный человек, миролюбивый и совестливый, поступит так, как велит ему совесть и миролюбие. Может быть, он первый начнет драку.

В несовершенном мире никто не огражден от посягательств, но ведь живут же люди. Одни из них добры и честны, никого не заденут, а другие по трупам пройдут, добиваясь своего. Эти другие обычно и задают вопрос: "А что же делать?"

"Не посягай на человека", – учим мы детей, и они вырастают чуткими, внимательными людьми. Вырастает девочка, которая за столом не скажет: "Папа, дай, пожалуйста, хлеба". Нет, и это ей кажется грубым! Она дождется, пока отец посмотрит на нее, встретится с ней взглядом, и лишь тогда скажет: "Тебе не трудно дать мне хлеба?" – с интонацией извинения. И вовсе не потому она так просит, что боится отца, нет, ей в самом деле неловко утруждать его. Она никогда никого ни о чем не попросит, не встретившись взглядом, не установив контакт, не убедившись, что не помешает просьбой. А может быть, человек за столом думает о чем-то своем – нельзя его просить, надо подождать, пока он посмотрит на тебя. Самая простая, самая легкая из целей – кусок хлеба из хлебницы, но и ради нее нельзя механически посягать на другого, ради нее тоже надо самому потрудиться душой: подождать, установить контакт, улыбнуться, преодолеть что-то, выразить благодарность. Цель достигнута за свой счет.

Я рассказываю о девочке, которой ни разу в жизни не сказали, что нельзя вмешиваться в разговоры взрослых. Но ее ни разу не осадили, ее ни разу ни о чем не попросили, не убедившись предварительно, что просьбы ей не в тягость.

Скажут: что же это за воспитание? Это слишком деликатно, нечего так миндальничать с детьми.

Но ведь научились же мы все носить галстуки и прилично одеваться; пора научиться и деликатности, научиться миндальничать – от этого жизнь становится жизнью.

"Не посягай!", "Не затрудняй!" – и у детей появляется своего рода бдительность, появляется чувство человека: "Я никому не помешаю?", "Я никого не задену?", "Я никому не в тягость?", "Я никого не обижу?", "Я никого не расстрою?", "Я никого не утруждаю?".

"Не посягай!" – учим мы, и детям будет известно чувство неловкости, когда нечаянно заденешь кого-нибудь неуместным словом.

 

Если горести чужой

Вам ужасно быть виною…

 

– этого достаточно для хорошо воспитанного человека. Хожу и повторяю дивные пушкинские строки: "Если горести чужой вам ужасно быть виною…"

Не посягай не из трусости, не по слабости, а из глубокого уважения к человеку, из чувства правды.

"Не причиняй горести", "не посягай" – тогда дети будут и деликатны, и тверды. Тверды в целях, деликатны в средствах.